Неточные совпадения
В сердце сомнение крадется,
Режет и слышит слова:
«Эй,
старина, что ты делаешь?»
Перекрестился сперва...
(Служивый всхлипнул;
в ложечки
Хотел ударить — скорчило!
Не будь при нем Устиньюшки,
Упал бы
старина...
Нельзя думать, чтобы «Летописец» добровольно допустил такой важный биографический пропуск
в истории родного города; скорее должно предположить, что преемники Двоекурова с умыслом уничтожили его биографию, как представляющую свидетельство слишком явного либерализма и могущую послужить для исследователей нашей
старины соблазнительным поводом к отыскиванию конституционализма даже там, где,
в сущности, существует лишь принцип свободного сечения.
Следует ли обвинять его за этот недостаток? или, напротив того, следует видеть
в этом обстоятельстве тайную наклонность к конституционализму? — разрешение этого вопроса предоставляется современным исследователям отечественной
старины, которых издатель и отсылает к подлинному документу.
Все, с кем княгине случалось толковать об этом, говорили ей одно: «Помилуйте,
в наше время уж пора оставить эту
старину.
Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иней
в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По
старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести,
в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела
старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
Друзья мои, что ж толку
в этом?
Быть может, волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно
в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей
старины.
Они хранили
в жизни мирной
Привычки милой
старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза
в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен
Во вкусе умной
старины.
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты на стенах,
И печи
в пестрых изразцах.
Всё это ныне обветшало,
Не знаю, право, почему;
Да, впрочем, другу моему
В том нужды было очень мало,
Затем, что он равно зевал
Средь модных и старинных зал.
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились
в душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки.
В них-то он
Был совершенно углублен.
То были тайные преданья
Сердечной, темной
старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор живой,
Иль письма девы молодой.
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим о
старине». —
«О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила
в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда...
В те дни, когда
в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни
в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших
в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза
в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей
старины,
И сердца трепетные сны.
Не дай мне Бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом
в желтой шале
Иль с академиком
в чепце!
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас;
Стихи введут
в употребленье;
Но я… какое дело мне?
Я верен буду
старине.
Ее сестра звалась Татьяна…
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье
стариныИль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и
в наших именах
(Не говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось от него
Жеманство, — больше ничего.
Опершись на плотину, Ленский
Давно нетерпеливо ждал;
Меж тем, механик деревенский,
Зарецкий жернов осуждал.
Идет Онегин с извиненьем.
«Но где же, — молвил с изумленьем
Зарецкий, — где ваш секундант?»
В дуэлях классик и педант,
Любил методу он из чувства,
И человека растянуть
Он позволял — не как-нибудь,
Но
в строгих правилах искусства,
По всем преданьям
старины(Что похвалить мы
в нем должны).
Наш герой
Живет
в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой
старине.
Пускай меня отъявят старовером,
Но хуже для меня наш Север во сто крат
С тех пор, как отдал всё
в обмен на новый лад —
И нравы, и язык, и
старину святую,
И величавую одежду на другую
По шутовскому образцу...
Ведь я, ты знаешь, от практики отказался, а раза два
в неделю приходится
стариной тряхнуть.
— Не будут стрелять,
старина, не будут, — сказал человек
в перчатках и оторвал от снятой с правой руки большой палец.
«Поклонники милой
старины кормят ее
в каком-нибудь трактире».
Рассказывал Козлов об уцелевшем от глубокой древности празднике
в честь весеннего бога Ярилы и о многих других пережитках языческой
старины.
Он
в лицах проходит историю славных времен, битв, имен; читает там повесть о
старине, не такую, какую рассказывал ему сто раз, поплевывая, за трубкой, отец о жизни
в Саксонии, между брюквой и картофелем, между рынком и огородом…
И старик Обломов, и дед выслушивали
в детстве те же сказки, прошедшие
в стереотипном издании
старины,
в устах нянек и дядек, сквозь века и поколения.
Украйна глухо волновалась.
Давно
в ней искра разгоралась.
Друзья кровавой
стариныНародной чаяли войны,
Роптали, требуя кичливо,
Чтоб гетман узы их расторг,
И Карла ждал нетерпеливо
Их легкомысленный восторг.
Вокруг Мазепы раздавался
Мятежный крик: пора, пора!
Но старый гетман оставался
Послушным подданным Петра.
Храня суровость обычайну,
Спокойно ведал он Украйну,
Молве, казалось, не внимал
И равнодушно пировал.
Летом любил он уходить
в окрестности, забирался
в старые монастыри и вглядывался
в темные углы,
в почернелые лики святых и мучеников, и фантазия, лучше профессоров, уносила его
в русскую
старину.
От этого, бросая
в горячем споре бомбу
в лагерь неуступчивой
старины,
в деспотизм своеволия, жадность плантаторов, отыскивая
в людях людей, исповедуя и проповедуя человечность, он добродушно и снисходительно воевал с бабушкой, видя, что под старыми, заученными правилами таился здравый смысл и житейская мудрость и лежали семена тех начал, что безусловно присвоивала себе новая жизнь, но что было только завалено уродливыми формами и наростами
в старой.
— Что это за книга? — спросил Райский вечером. Потом взял, посмотрел и засмеялся. — Вы лучше «Сонник» купите да читайте! Какую
старину выкопали! Это вы, бабушка, должно быть, читали, когда были влюблены
в Тита Никоныча…
В недавнюю еще
старину я и впрямь бы обиделся.
Они похожи на тех загрубевших
в преданиях слуг, которые придерживаются
старины; их ничем не переломаешь.
— Мы ведь по
старине живем,
в двенадцать часов обедаем, — объяснила Марья Степановна, поднимаясь с своего места. — А по-нынешнему господа
в восемь часов вечера садятся за стол.
Раскольникам они покровительствовали
в особенности, потому что они сами тоже придерживались
старины, и при помощи золота отводили от них всякие беды и напасти.
— Ты старины-то не забывай, — наставительно продолжала она по дороге
в столовую.
У нас
в Москве,
в допетровскую
старину, такие же почти драматические представления, из Ветхого Завета особенно, тоже совершались по временам; но, кроме драматических представлений, по всему миру ходило тогда много повестей и «стихов»,
в которых действовали по надобности святые, ангелы и вся сила небесная.
— Одну, только одну еще картинку, и то из любопытства, очень уж характерная, и главное, только что прочел
в одном из сборников наших древностей,
в «Архиве»,
в «
Старине», что ли, надо справиться, забыл даже, где и прочел.
Этот «верх» состоял из множества больших парадных комнат, меблированных по купеческой
старине, с длинными скучными рядами неуклюжих кресел и стульев красного дерева по стенам, с хрустальными люстрами
в чехлах, с угрюмыми зеркалами
в простенках.
Я не отрицаю, впрочем, что встречалась и тогда другого рода действительность, мягкая и даже сочувственная. Я и ее впоследствии не обойду.
В настоящем «житии» найдется место для всего разнообразия стихий и фактов, из которых составлялся порядок вещей, называемый «
стариною».
— Но вы описываете не действительность, а какой-то вымышленный ад! — могут сказать мне. Что описываемое мной похоже на ад — об этом я не спорю, но
в то же время утверждаю, что этот ад не вымышлен мной. Это «пошехонская
старина» — и ничего больше, и, воспроизводя ее, я могу, положа руку на сердце, подписаться: с подлинным верно.
Но ни дивные речи про давнюю
старину, про наезды запорожцев, про ляхов, про молодецкие дела Подковы, [Подкова — казацкий предводитель,
в 1577 году завладел молдавским престолом;
в 1578 году казнен Стефаном Баторием.]
Его переписка с Павлом I была напечатана
в «Русской
старине».
Почти полвека стояла зрячая Фемида, а может быть, и до сего времени уцелела как памятник
старины в том же виде. Никто не обращал внимания на нее, а когда один газетный репортер написал об этом заметку
в либеральную газету «Русские ведомости», то она напечатана не была.
— Это
старина. Бывалоче, мальчишками
в деревне копеечки от родителей
в избе прятали, совали
в пазы да
в щели, под венцы, — объясняли старики.
Жаркий день ранней осени. От стоячих прудов идет блеск и легкий запах тины… Мертвый замок, опрокинутый
в воде, грезит об умершей
старине. Скучно снуют лебеди, прокладывая следы по зеленой ряске, тихо и сонно квакают разомлевшие лягушки.
Отвалившись на вышитую шерстями спинку старинного кресла и всё плотнее прижимаясь к ней, вскинув голову, глядя
в потолок, он тихо и задумчиво рассказывал про
старину, про своего отца: однажды приехали
в Балахну разбойники грабить купца Заева, дедов отец бросился на колокольню бить набат, а разбойники настигли его, порубили саблями и сбросили вниз из-под колоколов.
Со временем не останется лоскута нераспаханной степи
в Оренбургской губернии. Вопреки землемерским планам и межевым книгам, все ее земли удобны, все должны быть населены, и все, написанное мною о степных местах этого чудного края, сделается преданием, рассказом
старины.
Среди будничного и серого настоящего дня
в его воображении встала вдруг эта картина, смутная, туманная, подернутая тою особенною грустью, которая веет от исчезнувшей уже родной
старины.
Но не все думать о
старине, не все думать о завтрашнем дне. Если беспрестанно буду глядеть на небо, не смотря на то, что под ногами, то скоро споткнусь и упаду
в грязь… размышлял я. Как ни тужи, а Новагорода по-прежнему не населишь. Что бог даст вперед. Теперь пора ужинать. Пойду к Карпу Дементьичу.
Людям с славянофильским оттенком очень понравилось, что он хорошо изображает русский быт, и они без церемонии провозгласили Островского поклонником «благодушной русской
старины»
в пику тлетворному Западу.
А между тем все-таки на Островского падала вся тяжесть обвинения
в поклонении Любиму Торцову, во вражде к европейскому просвещению,
в обожании нашей допетровской
старины и пр.
«Банный день» справлялся у Зыковых по
старине: прежде, когда не было зятя, первыми шли
в баню старики, чтобы воспользоваться самым дорогим первым паром, за стариками шел Яша с женой, а после всех остальная чадь, то есть девки, которые вообще за людей не считались.